Роберт Хендерсон | Robert Henderson
корпорация «Грейстон», исполнительный директор отдела спецпроектов

robert downey jr

Имя: Роберт Хендерсон; Раса и возраст: человек, 422; Место рождения и дата рождения: Испания, Памплона, 6 ноября, 1594; Профессия: «Грейстон», CEO отдела спецпроектов; Лояльность: Круг Серых; Семейное положение: холост;

О ПЕРСОНАЖЕ[/align

Пытливый ум, железная воля и малость сварливый характер. Признанный мастер террора во всех его проявлениях. Ввиду этого пользуется авторитетом у соратников по Кругу. Однако, за редкими исключениями, не пользуется собственным положением. Не потому, что давно отошёл от активного участия и потерял хватку; ему наплевать, если это не мешает делу. Кто кого ест и с кем спит, плевать. Эмоций Роберт особо не проявляет. И не совершает лишних телодвижений. Страха не испытывает. Роберт — это дзен. Дзен настолько чистый, насколько грязны бывали его руки. И к этой чистоте, как мотыльки на свет, тянутся маленькие души. Пугающе безжалостный к врагам и самому себе, он никогда не миндальничал с учениками, не встревал в их жизни больше необходимого. Он просто любил их — каждого из них — отстранённо и чутко. Роберт допустил ошибку лишь однажды. Или дважды. 

Испания, Памплона, 1594

Мальчик родился в конце осени. Роберто Хосе Телларио де Мехья. Плод любви не скопившего богатств идальго и купеческой дочери, потомок завоевателей сердца Наварры и наследник проливавших его кровь жрецов.
Его мать называли ведьмой, за рыжий цвет волос, за удачу и богатство рода, за молодого супруга, долгое время крутившего в Памплони не по-католически пышные юбки.
Но Роберто знал: в народе басков сила передаётся лишь среди мужчин.

Испания, Вальядолид, 1615

Сила хранила его. От железа, от огня, от болезней… но только его самого.
Хранила, когда прах отца топтали красные колпаки.
Хранила, когда родовое гнездо провалилось под тяжестью алчных фискалов.
Хранила, когда мундир и шпагу сменили парусиновый мешок и калёное железо.
Сорвав голос, он выл, извивался, с отвращением понимая, что плачет, и шёпотом молил о смерти. Но сила хранила его.
До того дня, когда Роберто расковали, вывели в коридор, но повели не налево, как обычно, в камеру, а направо, к лестнице, и по ней – наверх. Не стали стреножить повторно, только придерживали за локти, пока тащили по лестнице, по коридору, вводили в кабинет.
За широким письменным столом напротив двери сидел отец инквизитор.
— Присаживайся, сын мой.

Испания, Сарагоса, 1621

Он шагнул вперед. Распахнул плащ и уронил его на камни. Он знал, что делать. Ему объяснили.
Он сделал ровно двадцать один шаг. Двадцать одна ступенька. И оказался напротив жреца. Холодный воздух здесь напитался запахом крови. И запахом звериного страха.
Роберто не чувствовал страха. Только холод.
Жрец взмахнул ножом. Капля крови упала на щёку неофита. Но чуть раньше боль ожгла его грудь. Острие прочертило кровавую линию от ключиц до середины живота.
Роберто не дрогнул. Нож в руках жреца запел, и поперёк первой линии легла вторая. Наискось, через сердце.
Кровь человека смешалась с кровью убитого быка.
– Когда-нибудь, — жрец наклонился, приблизил прикрытое маской лицо к спокойному лицу соискателя. — Когда-нибудь ты сделаешь это сам.
И резко ударил в грудь, остановив железо в волоске от замершего сердца. Камень-с-той-стороны утонул в ране, уняв кровь.
— Теперь ты один из нас! Поднимись же! Войди в Круг!
Взревели обречённые на заклание быки. Подхватило безрадостный клич эхо.
Оно ещё не стихло, когда за спиной Роберто раздался шорох босых ног — и свет и померк… чтобы возникнуть снова. Сквозь прорези белой маски. Со временем он сменит её на другую. Со временем. Скоро. Слишком быстро, по мнению тех, кто носил белый цвет годами.

Италия, Ватикан, 1642

— Ты оправдан.
Роберто молчал. Не орать же: «Dei gratia» от радости.
— Без наложения епитимьи.
И снова тишина.
— Почему ты молчишь, сын мой?
— Вы ни о чём меня не спрашивали.
— Я хвалил тебя.
— Вы подтверждали очевидное.
Отец-настоятель пробурчал что-то нелестное под нос. И Роберто окончательно понял, что решающее слово будет за папским легатом, а старый монах присутствует в своей келье, чтобы не обижать братьев по вере.
— Каково это?
Молчание. Задумчивое.
— Непросто.
— У тебя нет друзей.
— Есть Господь на небесах.
Легат отвёл взгляд. Обошёл стол кругом.
— Я разговаривал с наставниками. Ты действительно лучший по эту сторону гор, Роберто. Но никто из твоих учителей не хотел бы…
— Я знаю.
— Вот как?
— У меня нет друзей, но это не значит, что я не понимаю почему, — спокойно ответил молодой инквизитор. — И я понимаю, почему они так относятся ко мне.
И вновь взгляд легата. Тяжёлый. Давящий.
— Почему тебя не любят?
— Потому что в случае одержания экзорциста адской тварью я не буду колебаться и не буду пытаться никого спасти. Я это знаю, и они это знают. Они боятся меня.
Легат покачал головой.
— На исповеди каждый из них ответил, что поступит без гнева и пристрастия.
— Все хотят жить, — равнодушно.
Отец-настоятель уже замахнулся для подзатыльника, но сухой смешок остановил его.
— Он всегда немногословен?
— Молчалив.
— Это хорошо.
«Когда же это закончится?»
— С тобой никто не хочет иметь дело. Сначала тебя выслали прочь из Испании, потом из Франции, так ты оказался здесь, в Риме. Везде ты был среди лучших, — легат поморщился. — Одним из лучших. Но твоя слава — твой крест. Тебя не любят ни наставники, ни подчинённые.
— Вы тоже боитесь иметь со мной дело?
Первое проявление заинтересованности. Глаза, переставшие смотреть сквозь.
— Я плыву через океан в новые земли. И ты поплывёшь со мной, — сказал легат и протянул руку. — И я не боюсь.

Новый свет, 1677

Назвавшаяся Китлали, дочерью Кунаккахко, парила над миром. И крылья её были сильны. Новым взмахом они поднимали девушку выше и выше, пока не подняли к самому солнцу, жар которого опалил лицо.
— Что ты творишь, безумная? — спросило солнце.
— Я хочу сгореть.
— Зачем?
— Тебе нужны сердца, чтобы пылать. Так возьми же моё!
Солнце смеялось и пускало огненных ящериц. Перья тлели, и вонь их окутывала назвавшуюся Китлали. И не было в ней ничего благостного или праздничного.
— Да.
— А взамен?
— Я возвращаю долг… когда-то никто из вас не пожелал взять меня. Сердце моё было слабо. И трусливо.
— Что изменилось?
— Я изменилась!
Священная зелень лесов. И камень брошенных городов, кольцом заперший сердце Ацтлана. И сам Ацтлан, чёрная воронка, ведущая в Бездну. И тысячи, сотни тысяч сосудов, приникших к плоти земли.
— Теперь я готова… слышишь…
— Ты больше не боишься смерти? — голос солнца угасал.
— Боюсь.
Но назвавшаяся Китлали, дочь Кунаккахко, способна переступить через свой страх. Теперь — способна. И, не закрывая глаз, она посмотрела на землю.
Красиво.
Она увидела.
И падение прекратилось, а опалённые крылья обернулись белоснежным саваном. И ревущий воздух вывернул его в лицо, а в ноздри шибануло гарью…
…и он очнулся.
Она лежала на полу, девушка смешанной крови. Девушка, чьё лицо прикрывала уродливая деревянная маска. Девушка, которую Роберто узнал, хотя видел один единственный раз…
И он закричал бы, но опалённое горло не издало ни звука.
Она была нага.
За исключением корсета, который подошёл бы солдатской шлюхе. И теперь это казалось особенно неправильным.
— Уходим, — голос ударил, как хлыст.
Но… он стоял и смотрел.
На корсет. На руки, перетянутые алой шёлковой лентой. На грудь, покрытую коркой засохшей крови. На развёрстую рану живота.
На клубок кишок, которые аккуратно сложили рядом.
На золотое блюдо.
И сердце, лежащее на этом блюде.
Роберто замутило.
…нет, он не стал бы… никогда… он — папский инквизитор, а не дочь ацтекского жреца…
…нож и вилка… Столовое серебро, начищенное до блеска. Кусок мяса, наколотый на острые зубцы…
…ни за что… только не он…
— Что же вы за люди, инквизиторы, — ирландец, обманувший зов крови, брезгливо утер рот. — И кто из нас чудовище…
Он отступил.
Роберто ничего не мог сделать для Селины сейчас. Но он узнал дорогу и найдёт с кого спросить за эту смерть. И обсидиановый клинок, предусмотрительно оставленный у тела, пригодится.
Рука не дрогнет.
И солнце будет довольно.

Альпы, 1786

Возможно, эта чернота никогда не стала бы обмороком. Свисая головой вниз со своего насеста Роберто, наконец, увидел ставшее привычным зрелище.
Чёрная крыса у дальней стены.
Маленькая чёрная фигурка не двигалась.
Почему ты здесь, Роберто?..
Ты хочешь мне сказать, Ируга, что, поступи я иначе, не оказался бы взаперти. Да, Ируга?
Крыс молчал.
Это мне за девчонку. Я убил её, чтобы спасти других. Убил… невиновную. И съел её сердце. Теперь Он наказывает меня… Кому какая разница, что виноват я, а убивают других, для Творца это такие мелочи, нас у Него много…
Крыс молчит и не шевелится.
Почему ты здесь, Роберто?
Говоришь – гордыня?.. Гордыня и гнев. Всё так. Говоришь, не стоило пропускать мимо ушей совет того кровососа?
Ах… конечно же, существо без души лучше ведает Его пути. Говоришь, он предупреждал? Предлагал бежать? От смерти, от вечного заточения?
Я знал, что ты это скажешь, Иру…
Почему ты здесь, Роберто?..
Потому что поверил, Иру. Человеку, который поклялся Именем. А потом взял и нарушил клятву. Я – глуп, он – молодец, а Ему – всё равно.
Говоришь, справедливость не всегда очевидна? Чушь, Иру. Её просто не существует. Посмотри на меня.
Ах, это было нужно, чтобы людей спасти?
Людей, Иру, нужно испепелить. Всех. Вот это была бы справедливость.
Ах, Ему жаль их… И меня, говоришь, тоже жаль…
А не нужна мне Его жалость, Иру.
Возвращаю жалость с поклоном и орудием спасения быть отказываюсь.
Всё. Довольно.
Крыс молчал. Кажется, дремал.
Какая же вокруг темнота.
В глазах стоял мрак.
И свет во тьме светит, кто-то сказал. И тьма не объемлет его.
Неправда.
Ещё как объемлет.
Какая же долгая, непроглядная ночь... длиною в годы.

США, Бостон, 1912

— Двое, — голос Крамера дрожал от ярости. — Она успела! Двоих!
— Поэтому я сказал дождаться подкрепления.
Секунд десять ушло, чтобы полностью сосредоточиться. И потом Роберто действительно начал. Точнее, не начал — это началось задолго до; но, теперь, его волей, его желанием… Это походило на затяжной нырок в морские глубины, темнота которой не имеет ничего общего с той темнотой, что царит по ночам.
Как и вообще с чем-то, что дано увидеть человеку.
Падение в ночь. Свист воздуха, которого нет. Пестрые нити отсутствующей материи. Скрежет, который ощущается кожей, рвет её в клочья, сдирает, разбрасывает в безвоздушном пространстве несуществующего мира.
Падение в ночь. Падение вместе с ночью.
Вкус крови на губах, которых он не чувствовал.
Знакомый вкус.
Потом приходит откат, когда тело скручивает болью и приходится опереться руками о стол, пока внутренности колотит мелкой дрожью.
Из приятного — агент Эндрю Крамер медленно пятится, машинально положив руку на пистолет.
Она начала вставать. Сперва неподвижное тело вздрогнуло, и это было похоже на конвульсию — ту конвульсию, которая теребит уже безжизненное тело, точно дама-с-косой, забавляясь, щекочет коготками остывшие человеческие мышцы.
Она дрожала всё сильнее, мышцы судорожно сокращались, отчего руки и ноги плясали, как в лихорадке. Обычные женские руки и ноги, не тронутые ещё ни окоченением, ни пятнами трупного гниения. А потом она начала подниматься. Её движения уже не были человеческими… не по-человечески механичны, скупы, аккуратны. Работали мышцы, суставы, но работа эта уже выполнялась не тем, кто обычно занимал это тело.
— Гх-гпрхщ… — разрез её рта открылся, обнажая неполную обойму ровных белых зубов. — Пх-щщ…
Это не было человеком. Лишь человеческая оболочка, изуродованная, выпотрошенная, безвольная, залитая кровью, потерявшая всё человеческое, что имела при жизни — пустая выхолощенная оболочка и кажущаяся оттого еще более омерзительной.
Она двинулась в сторону мага — чудовище, когда-то бывшее человеком, скалящее в ухмылке мертвеца зубы. Агент вздрогнул, потом быстро выхватил пистолет, направил его на покойницу, почти уперевшись стволом в висок, и спустил загодя взведенный курок.
В комнате выстрел прозвучал громко и сухо, как треск сломанного стула.
Мертвая женщина отступила на шаг, но это действие было лишь рефлекторным, если рефлексы могут быть у той, чей мозг уже не управляет телом.
Упершись в стену спиной, она задергалась, потом внезапно обмякла и сползла вниз, оставив на полированном дереве несколько уродливых бурых полос.
Несколько секунд ее руки и ноги по-прежнему дергались, но вскоре и это прошло.
— Стрелять было необязательно, — холодно сказал Роберто, отплевываясь.

США, Нью-Йорк, 2005

Шинейд долго скрывала дочь — не показывала фотографий, почти не говорила о ней и отказывалась знакомить. Первое время, пока их связь носила оттенок непостоянной, почти случайной, во всяком случае, с её стороны, Хендерсон и не знал, что у неё есть дочь. О’Брайен приходила и уходила, отгородившись от него стеной, заглядывать за которую, не то чтобы запрещалось, но, во всяком случае, было крайне нежелательно.
Ужин, разговоры о прочитанных книгах, совместные просмотры новинок кино. Театры, в которых его спутница неизменно крала часть лавров у Мельпомены своей манерой держаться даже более, чем своей внешностью. Потом они ехали на Остров, в квартиру, и занимались любовью.
Литература, кино, театр, секс. Порядок мог меняться — суть никогда.
Ничего личного.
Стерильность, лишенная запахов, кроме запахов разгоряченной плоти.
Роберт понимал, что такие отношения являются пределом мечтаний большинства мужчин… Красивая женщина, необременительный роман. За свою жизнь ему не раз случалось играть на этом поле.
Когда он задавал вопросы, О'Брайен отшучивалась или прямо говорила:
— Зачем, Хендерсон? Тебе чего-то не хватает?
В сущности — ему всего хватало. А вот в целом — нет.
В их связи было что-то ненатуральное, как в зимних апельсинах, появившихся пару лет назад на полках в гипермаркетах; соблазнительные, яркие, идеальной формы, а внутри — трава травой.
Но однажды, уже после того, как их отношениям исполнилось полгода, он случайно встретил Шинейд с дочкой в Бронксе, у входа в местный зоопарк.
Роберт припарковался и пошёл к перекрёстку, с ленцой, чуть вразвалочку. Светило мягкое сентябрьское солнышко — осень начиналась неторопливо. Лето сжалилось над жителями восточного побережья.
У светофора был кинотеатр, переживающий не лучшие времена, но испанец приостановился — между колоннами размещался лоток, где иногда в горах мусора удаётся откопать интересную афишу.
Он уже сделал шаг к лотку — и тут же столкнулся нос к носу с Шинейд, держащей за руку симпатичную, такую же черноволосую, как она, девочку лет восьми-девяти. Девочка была удивительно похожа на маму, изящная, тоненькая — только волосы были коротко стрижены и глаза другого цвета — серые, глаза цвета стали.
— Привет, — Роберт улыбался. Он был действительно рад встрече.
— Привет, — сказала Шинейд совсем не дружелюбно.
Мужчина опустился на одно колено и оказался с маминой копией лицом к лицу.
— Привет, — повторил он. — Я — Роберт, друг твоей мамы. А ты кто?
— Я? — спросила копия, слегка растерявшись. — Я — Лили!
— Очень приятно, — сказал он серьезно.
— И мне, — ответила О’Брайен-младшая, но по её лицу было видно, что она не до конца уверена, приятно ей новое знакомство или нет.
Для подтверждения она подняла глаза на маму, но мама, склонив голову набок, с укоризной смотрела в глаза Хендерсону.
— Ну, — спросила она, — познакомились? И почему Нью-Йорк — такой маленький город?
— Давай потом, — негромко. — Встретились, так случилось. Не всю же жизнь ты собиралась её прятать? Так?
И обратился к Лили.
— Как ты смотришь на то, чтобы пойти пообедать вместе?
— Может быть, ты спросишь у меня? — Шинейд насмешливо подняла бровь.
— А если я спрошу у вас? У обеих?
О’Брайен-младшая растерянно переводила взгляд с Роберта на мать, явно не понимая, как вести себя дальше.
— Принимаем приглашение? — спросила Шинейд у дочери.
Та несмело кивнула и улыбнулась, показав зубы, закованные в металлические брекеты.

[align=center]СЕМЬЯ И ОКРУЖЕНИЕ[/align

Лили О'Брайен — бывшая ученица, камень преткновения на ближайших собраниях Круга.

Блас Сарагоса — бывший враг, бывший друг и просто старый к...

[align=center]ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

СВЕДЕНИЯ ОБ ИГРОКЕ

—

ХРОНОЛОГИЯ ИГРЫ

—